Он знал этот город, как свои пять пальцев.
В заброшенных кварталах всегда можно было найти много интересного. Неважно, что заставляло людей покидать свои жилища – негодность домов или негодность самих граждан – им было свойственно оставлять после себя ненужные – на их взгляд – вещи. Здесь, среди хлама и развалюх, он искал рабочие инструменты, металлолом, бытовые приборы, в которые ещё можно было вдохнуть жизнь. И оружие. Но отдельный интерес для него имели книги. Не потому, что он любил читать, но потому, что они имели большую ценность. Но чаще всего ему попадались библии.
Однажды, будучи мальчишкой, он спросил мать о том, что представляет из себя бог.
- Он создал наш мир и населил его людьми. Он наблюдает за нами оттуда, - и она возвела руку к небу. Он внимательно проследил взглядом за направлением, которое она ему указала.
- С купола? – в его голосе чувствовалось недоверие.
- Выше, – лаконично отвечала Анна.
- Из атмосферы? – с сомнением тянул мальчишка. – Или из космоса?
Но мать больше не отвечала ему.
- Никто в здравом уме не мог создать такой мир. Если бог и существует, то он либо преступник, либо сумасшедший, – и для мальчика этот вывод стал самым логичным.
Очередную найденную библию он беззлобно  швырнул в стену, упав, она подняла облако пыли. С настенной фотографии на него смотрели трое, и они выглядели счастливо. Всё, что осталось от их счастья – забрызганная бурыми пятнами крови семейная фотография и маленькая библия в пустой квартире.
Он методично проходил их, одну за другой. Первая, вторая, третья, четвёртая, дверь в пятую прочно заперта изнутри, шестая, седьмая, восьмая, десятая – кто-то пропустил один номер, и девятая квартира навечно потерялась в небытие. Он проходил их, одну за другой, выглядывая во все попадающиеся на пути окна. Он не хотел пропустить угрозу для жизни, которая могла скрываться среди руин, и не хотел пропустить её.
Он увидел её здесь в первый раз несколько месяцев назад. Доктор бродила по безлюдным улицам так, словно это был парк Верхнего города. Тогда ни она, ни её безумные прогулки его не заинтересовали. Их отношения не заладились с того дня, когда к ней впервые попали жертвы, пострадавшие от созданной им бомбы. Она была хорошим доктором, а хорошим докторам свойственно винить тех, кто превращает здоровых людей в ни на что не годных калек и ходячих мертвецов. Их отношения могли бы стать официальными, если бы она не пыталась регулярно взывать к его крепко спящей совести.
Когда свободного времени становилось непозволительно много, когда его не представлялось возможным занять ни одним из известных ему дел, когда оно начинало сводить с ума, он уходил в город. Он знал его достаточно хорошо для того, чтобы не думать о том, куда идти. Он знал его достаточно хорошо, чтобы, оказавшись в каком-либо месте, суметь найти дорогу назад. Здесь он видел её от силы ещё несколько раз.
Но хороший доктор, параноидально оглядывающийся назад после каждого сделанного шага, в руках которого начинают появляться свёртки и пакеты с медицинскими банками, склянками, инструментами – а он готов был поспорить, что это были именно они – не может не вызвать подозрений.
Она всегда уходила после смен, но в последнюю неделю торопилась особенно сильно. Сёстры не придавали этому значения, пока она не начала приходить на работу бледной и уставшей. Или пока из кабинетов не стали пропадать баночки с препаратами, о чём они тактично умалчивали? Если бы ожоги не были неотъемлемой частью его производства, он бы и не узнал всех интимных подробностей странного поведения хорошего доктора. 
Когда он решил пойти за ней в прошлый раз от самого лагеря,  между ними встал нехороший человек. Это совпадение смешным ему не казалось. Доктор считает себя мастером конспирации, а на деле является лишь мышкой. Человек тоже заметил его.
- Эй, проваливай отсюда, - у человека были сгнившие зубы, а на открытых частях тела расползались красные пятна. Человек ему решительно не нравился. Брошенные районы не были безопасным местом, но доктор об этом, кажется, ещё не знала. Человеку пришлось сломать ноги, чтобы он больше не следил за докторами, но сама доктор к тому времени уже успела уйти. Он тоже следил за доктором, но он был хорошим. Наверное.
Он стоял возле одного окна уже больше пятнадцати минут и убеждал себя в том, что она опаздывает. Мусор и табуретки начинали летать по комнате – ему не хватало терпения. Он надеялся, что доктор ходит одним и тем же путём, и что человек не обладал способностью к регенерации. Такие, как он, вообще не должны обладать способностями.
Когда доктор, наконец, появилась на улице, все предметы разом упали, но триумф охотника, дождавшегося своей жертвы, так и не посетил его.
Идти им оставалось недолго. Дом, в который она вошла, был даже меньше, чем обычным. Дом как дом, безликий и безличный. Прежде, чем войти внутрь, он трижды осмотрел его со всех сторон.
Двери впускали его без скрипа.
Внутри было уютно. Он слышал её в одной из комнат. Или не её? В других было тихо, как на похоронах. Слабый свет горел только ещё в одной. Когда половицы от его шагов начали предательски скрипеть, он готов был провалиться сквозь землю. Морщась после каждого третьего шага, он оглядывался в сторону комнаты, где должна была быть доктор. Скрип казался ему громче взрывов, и он мог только гадать, слышала она его или нет.
Запах лекарств ударил в нос раньше, чем он вошёл в комнату. Запах лекарств и чего-то ещё. На столе были не только склянки, но и одежда. Чем ты тут занимаешься, создаёшь франкенштейна?
Когда со стороны раздался слабый стон, он увидел лежащего на кушетке человека.

Отредактировано Giulietta Capuleti (2014-06-30 11:18:14)

Чашка, выскользнувшая из рук Вивиен, медленно падает на пол. Звук разбившегося стекла эхом отскакивает от стен комнаты, раздваивается, утраивается, создаёт грёбаный аудио-три-дэ эффект в его сознании. Осколки принимаются танцевать вальс в вязком душном воздухе. Хороший доктор открывает рот, словно золотая рыбка, но её голос сразу же растворяется в пустоте. Он не слышит ничего, кроме биения собственного сердца.
   
- Маам? – ключи от дома почти беззвучно падают на комод. Увидев закрытую дверь в её комнату, он понял, что ответа от Анны не последует. Мать, скорее всего, ухаживала за домашним садом, тихо напевая себе под нос считалочки и колыбельные. В своём мире, как всегда. Мать из неё была по-настоящему дерьмовая, но голос был словно создан только для того, чтобы она пела детские песенки.
- Паап? – его голосу снова вторила тишина. Отец не появлялся дома уже больше месяца. Эгоистичный ублюдок, тоже был в своём мире. Мире шпионов, политических войн и бунтов, играет в героя, словно ему и десяти лет не исполнилось. И кому после этого в этом доме нужно повзрослеть?
Отшвырнув рюкзак в сторону, он держит курс на кухню – желудок уже час пел любовные серенады еде. Но войдя в комнату, его взгляд падает не на холодильник, а на людей.
- Джульетта? – заговорил человек с бумагами в руках. Он видел это выражение лица уже не в первый раз. «Парень с девчачьим именем, серьёзно?» – бестактно вопило оно. – Джульетта Капулетти?
- Вы кто такие? – уголок его рта дёрнулся кверху, выказывая высшую степень негодования. Шестеро незнакомцев в форме выглядели внушительно, и не узнать их мог либо слепой, либо тупой. Его страх с каждой минутой рос в геометрической прогрессии.
- Мы из Департамента Контроля Мутантов, – про себя он окрестил следующего заговорившего четвёртым. Именно четвёртого он запомнил лучше всех. – Два дня назад мы провели арест твоего отца. Боюсь, что тебе придётся пройти с нами.
- Зачем? – это уже не было страхом. Это можно было сравнить с первобытным ужасом. – У меня нет никаких мутаций, мудила! Я нормальный!
Удар выбил из него весь воздух – перед глазами побежали чёрные и красные круги. Он не слышал ничего из того, что происходило вокруг, кроме биения собственного сердца. Волна, эпицентром которой он стал, была настолько сильной, что шестеро солдат превратились в пушечные снаряды, оставив фигурные проломы в стенах дома. Первым, что он услышал после, был отчаянный вопль Анны.

Стол, врезавшись в стену, разбился на куски, превратив всё стоящее на нём стекло в мерцающую пыльцу. Казалось, что сам дом дрожал от злости вместе с ним.
- Какого чёрта ты тут делаешь, а? – он сверлил её взглядом, способным проделать дыру в бетонной плите, но вопрос можно было причислить к риторическим – ответ ему не требовался. Сделав два шага к телу, он сорвал с него простыню.
Это уже не было человеком. Гипс сковал руку, бандаж обтянул рёбра, мраморные пятна гематом превратили тело в узорчатую змеиную шкуру, швы стягивали рваные раны по всему телу. Лицо больше напоминало бесформенную маску – глаз заплыл, нос и челюсть, скорее всего, были сломаны, во рту наверняка не хватало зубов. Он ни секунды не сомневался – она тратила на него все силы, и только благодаря этому он всё ещё продолжал цепляться за жизнью Только благодаря этому он всё ещё мог цепляться за жизнь. Но всё-таки человеком он уже не был. Он не заслуживал второго шанса. Ему нужно было сдохнуть ещё там, на месте, не дожидаясь ничьей милости. Живучий выродок.
Он потратил на осмотр тела, превратившегося в человеческую отбивную, не больше десяти секунд.
Расстояние между ним и доктором исчезло за мгновение, он подошёл к ней практически вплотную, не давая смотреть ни в какую другую сторону.
- Храбрый доктор имеет хотя бы маленькое представление о том, кого спас? – убийцу, убийцу, убийцу – Хотя бы на секунду ты допустила мысль, что он заслужил эту участь? – потому что он убийца, убийца, убийца. – Или ты просто маленькая самовлюблённая психопатка, которая играет в деву Марию?!
- Во… во… – Воды?
Его брови медленно поползли вверх, изображая фальшивый восторг пробуждению пациента.
- Ого, да ты только посмотри на него, кажется, наш приятель начал приходить в себя, – он отвёл руку в сторону, указывая ей на пациента. – И, эй, мне это сейчас показалось, или он попросил воды? – отвернувшись от доктора, он направился к телу. Уж он-то даст ему воды.

- Два дня назад мы провели арест твоего отца.
Он не сразу понял, сколько желчи было в этой маленькой произнесённой вслух фразе, но после пришествия шестерых в их дом (его жизнь?) именно её он постоянно слышал в своих кошмарах. Они посещали его долго, они посещали его регулярно, они приходили ночью, они приходили днём, они являлись перед его мысленным взором всякий раз, как только стоило ему закрыть глаза. Он не мог нормально спать до тех пор, пока его внутренний голос/сверчок джимми/телохранитель/санта клаус – он до сих пор не мог решить, кто из воображаемых был обязан отвечать за сохранность его жизни в самых дерьмовых жизненных ситуациях – не отключали подачу энергии в организм и выбрасывали его в бездну абсолютного беспамятства. Но в конечном итоге он всё равно просыпался от кошмаров.
Так проходили первые месяцы его новой жизни, убогой жизни, никчёмной жизни, пока воспоминания не перестали меркнуть в сравнении с каждодневной монотонной работой уборщицы в доме у старика. Старик заслужил быть старым, он знал, что нужно было делать. Старика свела в могилу его же старость, но сейчас он был готов обвинить четвёртого и в его смерти тоже. Ты специально сделал его старым, маленький ублюдок, мы оба знаем, что виноват во всём ты, и лучше бы тебе сдохнуть до того, как я доберусь до тебя.
- Два дня назад я провёл арест твоего отца.
Кровь закипала. Мозги закипали. Он закипал. Ярость и бешенство штурмовали здравый смысл, у него просто не было ни единого шанса выиграть эту битву, он с позором был повержен и на его конвульсивно дёргающихся конечностях был устроен пир для безрассудства. Зетс ол, всё кончено.
Она продолжала кричать, вопить, визжать – он не мог разобрать ни разбивающихся вдребезги слов, ни степень громкости издаваемых ею звуков. Она была похожа на самку бабуина, защищавшую своего уродливого детёныша. Прекрати разыгрывать эту трагедию, маленькая мать тереза, мы знаем, что ты уже не сможешь его спасти. Прекрати визжать, потому что это начинаешь действовать на нервы. Сядь и смотри, к чему привели твои необдуманные поступки. Сядь и смотри, к чему привело твоё желание спасти всех. В его смерти будешь виновата только ты.
Он поворачивается к ней недостаточно стремительно, он уже запрограммирован на уничтожение своей цели. Он поворачивается к ней вовремя, в тот самый момент, когда её рука обхватывает статуэтку ангела. Пространство между ними моментально вспыхивает – его искажает радужная паутина силового щита – статуэтка врезается в нечто в нескольких сантиметрах (секундах?) от его лопатки, по комнате проносится гулкий звук, сравнимый с ударом в пустой колокол.
Он смотрит на неё безмолвно. Пауза. Правая бровь стремительно ползёт вверх. Он переводит взгляд на символично падшего ангела. Пауза. В голове образуется вакуум. Пауза.
Энергетический щит, разрубивший пространство между ними, с треском разрывается – такой же звук щекочет воздух, если наэлектризовать шерстяную ткань или резину. Он в праведном гневе на маленькую деву марию. Он готов извергать пламя и крушить всё вокруг. Из ушей вот – вот с глубоким свистом вырвется горящий пар, он в этом не сомневается.
Он характерно поднимает руку, и в ладони разливается тепло. Он характерно поднимает руку, и незримая сила выбрасывает доктора из комнаты – нет времени для церемоний. Дверь захлопывается – занавес для доктора опускается, пришло время вывести из зала несовершеннолетних – картина происходящего может содержать сцены насилия, не предназначенные для девушек с манией спасти всё живое на отравленной земле. Старое дерево покрывают трещины, дверь не в состоянии вынести все тяготы буйной жизни своих временных постояльцев, с потолка срывается шелуха побелки, отчаянно пытавшаяся удержаться там после крушения стола. Он чувствует себя дирижёром, и сегодня он задаёт такт движения вселенной. Мир для него сузился до одной выцветшей комнаты.
- Два дня назад я убил твоего отца.
В его голове слова горят красным, как надпись «экзит» над чёрным выходом. В его голове слова уже подписали четвёртому смертный приговор без возможности на пересмотр личного дела. Он долго отрицал смерть отца, потому что отец был грёбаным суперменом, только без пидорского костюма. У отца не было права на смерть.
Слова горели красным, и он готов был превратиться в испанского быка, чтобы слепо бежать на их зов.
- Боюсь, что тебе придётся пройти с нами.
В какой момент отколотая ножка стола оказалась зажата в его руке, он не знал. Что он будет делать с ней дальше, он не знал.
- Если ты будешь сопротивляться, я убью тебя.
Глаза четвёртого открыты, но он либо не видит, либо не осознаёт, вся его жизнь сосредоточилась на боли и желании пить. Утопить его сейчас было бы милосердно.
- Воды, - избитое тело с трудом произносит заветное слово.
- Я убью тебя так же, как убил твоего отца, - но он слышит совсем другое.
Четвёртый не может кричать, он всего лишь человеческая отбивная, в его теле нет сил, а пересохшие губы намертво склеились. Но он кричит. 
С каждым ударом острым концом ножки стола грудь убийцы (серьёзно? а кто сейчас ты сам?) превращается  в кровавое месиво. С каждым ударом уши забивает чавкающий звук рвущихся внутренностей, треск ломающихся костей и крик. Сколько всего их было? Пять? Девять? Тринадцать? (Ты что, даже не посчитал? Признайся, ты просто ждал, пока он прекратит кричать.)
Воздух врывается в лёгкие, раздирая их на куски – ему больно дышать. Ножка стола падает на залитый кровью пол – четвёртый превратился в решето и стремительно терял остатки жидкости. Он попытался стереть кровь с рук и лица, но только ещё больше размазал её.
На осознание ему потребовалась вечность (минута) – кричал не четвёртый, кричал он сам. И чего в его крике было больше – ненависти, злости, отчаяния или страха – он не знал.
- Ну и кто из нас теперь убийца? – ему кажется, или он видит в его застывших глазах укор?
Дверь приоткрывается с жалобным стоном, ему больше не нужно её держать.